Я прощаюсь с тобой...
Непокорную горечь тумана
Наливаю в граненый,
Омытый ветрами стакан
Значит, будет покой...
Это так непонятно и странно!
Значит, ветер соленый
Не высветит мне Магадан...
Значит, будет сентябрь,
Шелестящий подошвами листьев,
Значит, будет зима
Колыхаться в полярном бреду...
Значит, буду не я
Сквозь пургу пробиваться неистово?..
Жаль, не я...
Я с ума
От познанья такого сойду.

Пальцы опавшей листвой на кленовом столе
Слабо трепещут. Кого не калечит усталость?
Больше – не выдержать… Твой героиновый лев –
В общем-то, кот. А кошачьи… Им свойственна шалость.
Вот и мурлыкает. Искрой в широких зрачках
Воспламеняет такой осязаемый сумрак.
Сон – это слон на совсем комариных ногах,
Как у Дали… У него это, тоже, безумно!
Только масштабней. И, бренные чувства презрев,
Как заведенный, с извечной тоской автомата,
Мне улыбается твой героиновый лев,
Словно судьба… Или, с завтрашней дозой, расплата.

Очарованы ночью розовой
В сонном озере волны плещутся,
И шумит, и шумит березами
День полярный четыре месяца…

Нам –привычно.  Кому – экзотика?
Всяк кулик про свое болото…
Жалко, летом нельзя без зонтика,
Да и холодно нынче, что-то…

Очарованный ночью розовой,
Я стою.  Тихо волны плещутся…
Вспоминаю зиму морозную,
Ночь полярную – восемь месяцев…

В бокал бургундского вина
Добавьте капельку печали…
О ней молчали на причале
Две лодки, нежась на волнах,
Два дерева в нездешних снах,
Две чайки в неоглядной дали,
Одна – большая! – глубина…
Добавьте чуточку печали
В бокал бургундского вина!

Россия – не изнежена,
И – никуда не деться!
На перекрестках – беженки,
Торгующие детством.
Укутанные шалями,
Не по размеру боты,
Морозами ужалены –
Такая вот работа…
У попрошаек маленьких,
Снующих меж машин,
Одна мечта – про валенки
Для мерзнущей души…

Боже!
Если б не была игрой
Жизнь! Она ведь тем и знаменита,
Что роскошной кажется порой
Аскетичность собственного быта…
С кем делиться горечью познанья,
И кому те откровенья любы?
Не измерить горе расстояньем,
Трескаясь, «Изыди!», шепчут губы…
Боже!
Только б не было игрой,
Это все, что ты затеял с нами…
На Голгофу!
Этот путь, порой.
Наши души выбирают сами…

Склон мой покатый!
Покат ли?
Но докачусь я до дна!
Стон рассыпает по каплям
Смесь сигарет и вина…
Инок, седой и великий.
Ты предскажи мне судьбу!

«Перед толпой многоликой –
Хоть семи пядей во лбу…
Не переспоришь, не взвоешь,
Только взойдет темнота.
Кровью своею умоешь
Лобные наши места…»

Славься, « сияюща в свете…!!!»*

Загнанным волком мечусь…
Склон мой на этой планете
Очень покатый.
Качусь!

Ох, не спится!
Лежу да ворочаюсь.
Давит, давит
Ворчливая ночь!
И кровать –
В общем,
Штука непрочная...
Мысли – прочь!
Да куда там...
Невмочь.
А подушка тверда...
Поменять ее!
Износилась,
За множество лет,
Как душа.
Все опять
По понятиям!
Под подушкою,
Вновь,
Пистолет.

Белое, белое, белое.
Стылое поле, свежее…
Что ж ты, моя несмелая,
Мечешься между… между…
Всё междометия, милая!
Лопнувший шарик времени.
Только гремит постылая
Осень. И сыплет семя
С трав луговых, некошеных,
С белых цветов немятых…
Милая, ты хорошая,
Волосы пахнут мятой.
Только изгой я, милая!
Сам я в метаньях между…
Горе моё бескрылое,
Крест над моей надеждой…

Который день печалится гроза,
В глаза врезаясь проблесками молний.
И день кричащей сыростью наполнен.
И в картах не открылось два туза…
Сижу, гадаю, и тревожно мне.
Да кто же знал, что в этой Аргентине
Оставленная родина настигнет
Оставшихся в серебряной стране…

Тетрадкой в клетку Буэнос-Айрес
Исполосован мокрою рекламой,
И пальмы поклоняются нам плавно,
Но на Москву откладывают рейс.
Латинский говор оседает в нас,
Хотя средь эмигрантов он не в моде,
И не хватает двух тузов в колоде,
Не сходится, не сходится пасьянс.

Над Аргентиной ржавая гроза,
И океан, и небо – порыжели,
А я не понимаю, неужели
Я так и не открою два туза,
И буду жить в серебряной стране,
Впитав в виски серебряные пряди,
И слов я русских не услышу за день.
И буду видеть Родину во сне.

Так перестань печалиться, гроза,
Хотя б на час отстань от Аргентины,
И мы взлетим в щемящем небе синем,
Глубоком, как славянские глаза.
И распахнется Родина для нас,
Как будто мы не уезжали, вроде,
И вытащатся все тузы в колоде,
И сложится, и сложится пасьянс!

Нанизав магазинов бусины
В четки улиц, в шоссе абак,
Я иду по аллее узенькой:
Поводырь бродячих собак!

Это что же такое, стая?
Блеск клыков – как тогда, клинков…
Словно книгу опять листаю
Память, брошенную в альков.

Что ж. Наверное, я – не первый,
А в конце аллеи – метро.
Взять вина, успокоить нервы,
А собаки чуют добро…

Этот закат…
Пеною розовой с губ собаки с простреленным легким
На замороженные, к небу приклеенные на юго-востоке
Облака,
Светится, так
Мягко и злобно, как будто нахлынуло сонмище крыс,
Серых, вертлявых, голодных и ждущих, что скатится вниз
Этот закат.
Ну а пока –
Палец совсем деревянный, не чувствует нежный,

обученный таять, курок,

В видоискателе чутком, за крестиком:

как же там весело – есть огонёк!

Нет огонька…

Ты поверь, я вспорхну, взлечу я,
Вверх, в раззявленную бирюзу,
Только вот, чуть-чуть поврачуюсь
От заноз, здесь, на самом низу...

Ты прости, я ввязался в драку,
Ну, дурак, не кори меня!
Я и в детстве был забиякой,
Вот и буду, до судного дня!

Ну, не самый здоровый... Что же?
Мне до этого нет забот:
Разрывает любую рожу,
На клочки! - разъяренный кот!

Подожди... Подойдет настроенье...
Видишь, ветер снежинки взвил?
Вот и я так - настрою вены
И для жизни, и для любви...

Мы с тобою проложим тропы
В мир, где нету обид и слез,
А пока...
Я врачую жопу,
Пострадавшую от заноз.

Балдахин цветной вышит пяльцами,
И под пальцами – так шершав!
А луна – цепной сучкой пялится,
Точно вышла в ночь, не пожрав…

Небо чёрное – все в наколочках,
Как в тюрьме – доходяга-вор.
Полог ночи вспороли сполохи,
Осветив наш резной забор.

Ах, картинка! И ночка – ясная!
Возле ясеня – карагач.
Только что-то злость распоясалась…
Знаешь, девочка, ты не плачь!

Ты пойми, не такой жестокий я,
Пусть живёт твой японский хин,
Но чтоб к завтрему ты заштопала
Этот ёбаный балдахин!

Налетело, как пыль, отчаянье,
Жжет – дотла!
Что тревожусь, и что печалюсь я –
Все – зола!
В старой «Вольво» мчу по Садовому
Меж реклам…
Ах, Москва!  Все в тебе по-новому!
Где ж я сам?
Я мечусь, словно пьяный маятник –
Съезд с моста.
Джип бандитский вдруг заслоняет мне
Храм Христа…
И на старых Кузьминских улочках
Мне не жить –
Я ведь рвался сюда из Мурманска
«Побомбить»
Я – таксист…
Я здесь – гость непрошеный,
Но –рулю!
Ненавижу Москву – по-хорошему! –
И люблю!

В каком-то переулке, видит Бог !
Остался месяц, воспаленный ложью,
И, задрожавший неземною дрожью
На берегу осыпался песок…
Течет река –Москва, неспешно, зыбко,
Тихонько, не качая корабли,
Вот только рыбаков нет на мели –
Ведь здесь не клюнет золотая рыбка!
Но не испорчен утренний туман –
Коломенское смотрится – на диво!
Как величаво, так и молчаливо,
Не вспугнутое шумом прихожан…
Как ясно утро! Светится Москва,
Потягиваясь в ласковой истоме,
 И стоит мне…
А что мне?
Я – не дома!
Я здесь - как чайка.
На таких правах…

Под вечер в Москве горят фонари,
Поземка – слепящей просинью…
В Кузьминках рябину клюют снегири –
Наследство от сосланной осени.
И хочется петь. А может быть – выть.
И то , и другое – лечит!
Но кто-то – не я,
И даже – не Вы
Идет, опуская плечи.
И поздно кричать.
И поздно корить.
Кто может ему помочь?
Не лучше ли так –
Гулять до зари,
И пить
Московскую ночь?
И пусть себе горят фонари,
Поземка метет колюче,
А я хочу гулять до зари,
И верить в счастливый случай!

Московская проститутка
Читала стихи Джалиля
И лила слезы на скатерть
Где было столько вина…
Знакомый бандит Серега
Едва не набил ей морду
За то, что она перепутала:
«Рождественского стихи…»

«Пришел хмельной майор, и медными глазами
Окинул обреченных…»

Московская проститутка,
Познавшая все болезни,
Скопила себе на яхту
И домик в Карибском бассейне

«Сгущалась мгла вокруг…»


Знакомый бандит Серега,
Ушедший в шестую ходку,
Влетел там под сто вторую –
Помилования не просил.

«И выстрела раздался резкий звук»