Вокруг соленая вода и нет берез…
А у Фиделя борода мокра от слез.
Он видит милые поля, не спит, дымит
И вся кубинская земля скорбит, скорбит.

Al combate corred bayameses
que la patria os comtempla orgullosa
no temais una muerte gloriosa
que morir por la patria es vivir.

Налился сахарный тростник, стоит, шумит.
Фиделю пофиг – он старик, его все злит.
Прошли веселые года, исчез кураж,
И не спасает борода и камуфляж.

En cadenas vivir es morir
en afrenta y oprobio sumidos
del clarin escuchad el sonido
a las armas valientes cored.

Ямайский ром в стакан налит, Гавана спит.
Берет лежит, табак дымит, Фидель ворчит:
«Ведь, помню ж, были времена, я был ретив,
И борода была черна, и Че был жив!

Al combate corred bayameses
que la patria os comtempla orgullosa
no temais una muerte gloriosa
que morir por la patria es vivir

И мы в горячечной красе, в кровавый час…
И были вместе с нами все, кто верил в нас!..
Теперь сменилось все вокруг. Сплошной бардак.
Я никому не враг, не друг, а так – мудак».

En cadenas vivir es morir
en afrenta y oprobio sumidos
del clarin escuchad el sonido
a las armas valientes cored.

Заныло сердце, и старик наган достал.
Дворец услышал дикий крик. Фидель стрелял.
Фидель устал, Фидель был зол, Фидель поник…
Но даже сторож не пришел - давно привык.

О, Край Родной! Здесь я родился,
Здесь вырос я и возмужал,
Здесь я писал, здесь чуть не спился,
Здесь я стоял и здесь лежал.

Отец мой тоже здесь родился
И вырос здесь, и возмужал.
Но, к сожалению, он спился,
Хоть не хотел, хоть не желал.

Мой дед был сослан в Край Родной мой,
Не здесь он вырос и мужал,
И потому он застрелился,
Когда во поле жито жал.

И дочь моя родит мне внука,
И сын родит кого-нибудь.
Вот, Край, тебе моя зарука,
Что будут все тут спину гнуть.

Окончив курс в британском институте,
Всегда обидно личности блестящей
Взирать на глубину российской мути,
На базисе невежества стоящей.

Вся кривизна совковых представлений,
Весь дуализм кромешного сознанья,
Так очевидны в здравом рассмотрении,
Но кто силен осуществить исканья?!

Положим, в небе пролетела птица.
Допустим, некто в сером полушубке,
Смотря ей в след, блаженно осклабится.
Но будет ль смысл в таком его поступке?!

Иль взять хотя бы, чей-то день рожденья.
Вот кто-то где-то задувает свечи.
И что, при этом он – венец творенья?
Где логика? Где облик человечий?!

А если подходить трансцендентально
(Хоть можно подходить и имманентно),
Вся наша жизнь - собрание фекалий,
Воняющих весною бессистемно.

Нервные точки вздуваются крУгом,
Скрежет зубовный довлеет в сознании,
В рваной рубахе вжимаюсь за плугом...
Цугом
Мелькают казенные здания
Мимо меня,
В ком мемзерская твердость
Отчаянно рвет глубину заблуждения темных.
Какое падение!
Вон, их, гляди, уже целая пропасть
Глумляк и кривляк,
Что зубами впиваются
В лемехи мне и мешают пахать-боронить.
Уронить
мне корону в межу  предлагается.
Должно ли, можно ли уронить?!
Можно ли, должно ли мне, полукрову,
Внять скулежу единенных фронтов
И отдаться,
Поддаться жидо-гойскому уговору,
Отпустить эту свору моих оков?
Каков?!!
Я праведный Симон, Сизиф я усталый,
Я Мафусаил с бороной в деснице.
Звери, закройте свои хлебала!
Заткните клювы, безмозглые птицы!
Ситца
Не жалко, его разорву я,
Сердце жертвенное выная наружу.
И на персты обожженные дуя,
Жертвенной кровью всю землю запружу.
Ни днем,
Ни ночью
Не зная покоя,
Боюсь в своей келье, пургой занесенной, я
Внезапно услышать: «Поспи, Бог с тобою!
Я Сам есть Жертва, притом принесенная».

21.10.2004